«Ну какая-такая химическая атака в центре Москвы?» — скажете вы и, cкорее всего, будете правы. Если только авария на трубопроводе каком приключится, но это вряд ли. Они почти все пустые уже, можете спать спокойно. Хотя вот если что-то по-недомыслию произойдёт…
В переулке за высоткой на Смоленской площади в середине 80-х годов разместилось переехавшее с Кузнецкого моста спецателье Управделами МИДа. Предприятие не весть какой важности, если бы не одно обстоятельство: только здесь шились форменные мундиры с выполненными золотым шитьём дубовыми листьями и государственными символами для послов страны и прочих «дипломатических генералов».
Здание отреставрировали, завезли старое и новое оборудование, месяц-другой кипела важная и дружная работа. А потом люди стали жаловаться на недомогание, на аллергию и обострение всяческих заболеваний, массово уходить на больничные листы. Начали разбираться, привлекли санэпидемстанцию, и оказалась, что предельная допустимая концентрация вредных веществ (ПДК по фенолу и формальдегиду) в воздухе помещений превышена более, чем в 140 раз! Ателье срочно закрыли, сотрудников распустили по домам.
Простое интенсивное проветривание не давало эффекта, ПДК практически не снижалось. Работа ателье была надолго парализована.
Новый в то время министр Эдуард Шеварднадзе начинал выходить из себя: уже три посла не могли вручить верительные грамоты в разных странах, но протокол есть протокол — без парадного мундира никак нельзя!
Жребий распутывать ситуацию в тот раз выпал мне, поскольку наш отдел непосредственно курировал реконструкцию здания. С одной стороны, как относительно молодому сотруднику, мне выкрутиться не удалось. А с другой — самому было интересно разобраться в проблеме.
Картина вырисовывалась невесёлая: фенолформальдегидные смолы используются промышленностью повсеместно, в основном при производстве различных древесных плит, утеплителей, мастик и прочего. Образцы всех материалов, которые даже чисто теоретически могли попасть под подозрение, неоднократно отвозились на исследования. Сроки поджимали. Учитывая важность мероприятий, руководство для оперативности даже выделило машину с водителем, что было по тем временам большой редкостью.
Понятно было одно: что-то выделило в течение длительного времени отраву, и она напитала всё окружающее пространство, поскольку даже простые силикатные кирпичи при исследовании «фонили». Всё, что теоретически могло подпасть под подозрение, уже было демонтировано, мебель и оборудование вынесены. Здание поставили на непрерывное проветривание, но ПДК снижалась слишком медленно. Превышение сначала было в 140 раз, потом в 120, затем в 110… Фото: Владимир Голубков, личный архив
Источник первоначального заражения никак не обнаруживался, да это было уже и не столь важно, надо было что-то делать с самим зданием. Просто снести его, как советовало большинство экспертов, было слишком скандально, да и нерационально. В труху превратилось бы несколько миллионов ещё тех народнохозяйственных советских рублей, которые были тогда дороже доллара.
В Минздраве СССР, в Рахмановском переулке, состоялась интересная встреча с замминистра здравоохранения Петром Николаевичем Бургасовым, главным санитарным врачом страны. Академик подтвердил, что фенолформальдегидная смола является крайне токсичным соединением. О себе оно может напоминать только слабым запахом, похожим на запах хозяйственного мыла, но обязательно проявит себя резким ослаблением иммунитета, появлением множества тяжелых хронических заболеваний.
— Это связующий материал и от него никак не избавиться. Проще говоря, если его не станет, выветрится, скажем, то изделие просто рассыплется. Это же клей, склеивающий опилки, волокна. Но… — помолчав, добавил он, — если не нарушается технология производства, то выделения из изделия должны быть минимальными и безвредными. Например, у той же мебели для этого все торцы должны быть прокрашены лаком или краской, закрыты древесным шпоном. Всё это записано в ГОСТах.
— Но ведь даже в детских садах шкафчики изготовлены из ДСП с необработанными торцами, часто мебель сделана из многослойной фанеры с незащищёнными краями. Я всё это своими глазами вижу, забирая детей из сада.
— Это безобразие и типичное нарушение технологии производства и санитарных норм, к сожалению, повсеместное… Мы неоднократно поднимали этот вопрос и в Совете министров, и в ЦК КПСС, но дело в том, что наша промышленность сориентирована на выпуск мебели и прочей продукции не из деловой древесины, а из древесных плит. Деловая древесина расщепляется в щепу и из неё делают плиты. Нам возражали, что никто не станет переориентировать производство! Кончилось тем, что промышленники победили, а нам, кстати, запретили вообще поднимать этот вопрос…
— И что же делать? — говорю.
— Я, например, если покупаю новую мебель, то сам торцы прокрашиваю ещё до её сборки. И Вам советую… А здание, скорее всего, придётся сносить, — печально посетовал главный санитарный врач страны на прощание.
Круг замкнулся, медицина в нашем случае оказалась бессильна. Оставалась последняя надежда на академическую науку, с которой я тесно сотрудничал с самого начала своей эпопеи.
В стране были два научных учреждения, занимающихся вопросами общей, коммунальной и производственной гигиены — институт имени Сысина и институт имени Эрисмана, возглавляемые двумя академиками-руководителями. Интересно было наблюдать на рабочих совещаниях за непримиримой борьбой двух явно конкурирующих научных школ, но на главный вопрос — как в данной ситуации в кратчайшие сроки снизить ПДК — «наука» однозначного ответа не давала.
Сверху уже не просто торопили и наседали. Министр был вне себя: музыкальная пауза слишком затянулась — в пяти столицах откладывалось торжественное звучание гимнов. И тут научная мысль института имени Сысина выдала, наконец, письменную рекомендацию:
единственным способом ускорения процесса избавления от отравы, помимо традиционного проветривания, сможет стать озонирование всего объёма здания.
Озон, атомарный кислород, является сильнейшим окислителем. Он эффективно разрушит фенол с формальдегидом.
Вроде удачное решение, но как его осуществить? Слишком большие объёмы. Необходимо было смонтировать рядом со зданием мощный промышленный озонатор и на какое-то время создать в закрытом объёме атмосферу из озона.
Организационно всё получалось как нельзя лучше: промышленность тогда выпускала для предприятий «большой химии» четыре озонатора в год. По совместному решению Минфина, Госплана и Госснаба один из них, предназначавшийся изначально Березняковскому химкомбинату, должен был сменить адрес. Все договорённости вмиг были достигнуты.
К счастью, вовремя удалось поделиться прорывной идеей озонирования с конкурирующим институтом. Вот тут-то и началась битва научных школ, больше похожая на битву титанов. Осколки выступлений и научных мнений напрочь рвали на глазах авторитеты и прежние заслуги оппонентов.
Причём возражения института Эрисмана были вполне серьёзные и резонные: никто не спорил, что ядовитые соединения в ателье после окисления скорее всего перейдут в неядовитые формы, но никто не даст гарантии в том, что одновременно при этом озон не окислит вполне безобидные вещества, находящиеся в здании, превратив их в ещё более токсичные яды, чем те, от которых мы хотим избавиться. Никто же досконально не знает, что произойдёт с любым веществом после трёх-пяти трансформаций. Да и никто же не знает досконально, что находится в здании. Это будет самая настоящая химическая атака, да ещё и в самом центре столицы!
Круг замкнулся опять, наука была также в нашем случае бессильна.
Но тут возобладал здравый смысл. После долгого совещания замминистра Борис Чаплин принял самое мудрое в этой ситуации решение: разрешить Управлению делами организовать работу персонала ателье в домашних условиях, взяв на себя довольно большую ответственность по тем временам.
Самое поразительное, что самые отъявленные почитатели больничных листов тут же мгновенно выздоровели. Дальнейшие события подтвердили правоту решения Чаплина: буквально через короткое время в стране разрешили кооперативы со всеми вытекающими последствиями.
К зиме в здание ателье, проветрившееся и переставшее выделять вредные вещества, вернулись изрядно обогатившиеся и набравшиеся рыночного опыта мастера. Сделали косметический ремонт, а оборудование и часть мебели вернули на прежние места в цеха.
Через много лет узнал от одной из участниц событий ответ на мучивший меня всё это время вопрос:
Оказалось, что отраву выделял канцелярский стол, выпущенный Киевской мебельной фабрикой и расположенный в кабинете заведующей. Заведующая, кстати и пострадала больше всех, так и не оправившись от болезней.
Стол, чуть не ставший причиной непреднамеренной «химической атаки» в самом центре столицы, при повторном заселении в здание ателье уже не попал. Кочевал где-то года два в подведомственных Управлению делами предприятиях, пока его не «вычислили» по запаху на каком-то складе.
Теперь, проходя иногда по Денежному переулку мимо ателье, всегда вспоминаю эту историю. От любых химических атак нас должны защитить МЧС и вовремя включенные мозги. А вот от иных отравлений, которые могут прокрасться к нам тихо и незаметно…
Я вот, например, после этой истории из жизни всегда торцы панелей у мебели прокрашиваю не меньше двух раз, тщательно. И вам всем советую!
